Под серым необъятным небом, на пыльной необозримой равнине, где ни тропинки, ни травы, ни чертополоха, ни крапивы, мне повстречалась толпа бредущих куда-то вдаль согбенных странников. 
И на спине каждый тащил огромную Химеру, увесистую, словно мешок муки или угля или  словно ранец римского легионера. Но совсем не казались мертвой ношей эти чудовищные твари; совсем нет; они вцеплялись в людей мощной хваткой, всей силой упругих мышц, они вонзались  в грудь своих усталых кляч два громадных когтя; их причудливые рыла нависли над человеческими головами, подобно устрашающим гребням древних шлемов, которыми античные воины пугали врагов.
Я обратился к одному пилигриму, спросил, куда они идут. Он отвечал, что не знает, что это никому не известно,  но, очевидно. Они куда-нибудь идут, поскольку что-то заставляет их куда-то брести. Что было странно: никто из этих пешеходов, казалось, даже не замечал чудовища, обхватившего его шею, приросшего к спине; словно эта тварь была лишь частью человеческого тела. Я не заметил отчаяния на этих строгих, усталых лицах; путники брели под унылым куполом неба, их ноги утопали в пыли равнины, пустынной, как небосвод; они брели с  покорным выражением лица, как все обреченные на вечную надежду.
Процессия тянулась, проходила рядом со мной, тонула в дымке горизонта, там, где закругляется поверхность земли и прячется от любопытных человеческих глаз.
Сперва я еще пытался понять, что означало это таинство, но вскоре на меня навалилось тупое равнодушье, и я ощутил тяжесть, какой не ощущали эти люди, таща на спине свои Химеры.